Сегодня в Национальном художественном музее было открытие выставки Валерия Ляшкевича. Его работы находятся в частных коллекциях по всему миру. Но, к сожалению, не смотря на это, Валерий Викторович не имеет дома и последние 20 лет работает и живет прямо на улице.
Выставка продлится до 27 января. Если у вас есть возможность — посетите ее и купите его репродукции. Они совсем не дорогие, но таким образом вы сможете помочь художнику.
У меня есть небольшая запись беседы с Валерием Викторовичем. Она была опубликована осенью 2012 не «Зэ Маге», но я хочу частично сохранить ее и в своем блоге.
Про красоту
Я был на какой-то выставке в музее. Все сверкает: и ложечка, и чашечка. Думаю, боже мой! Кобзон о чем сказал: «Не поп-музыка сверкает, а попы сверкают на сцене. А музыка — плохая». Все сверкает, а ведь идеи нет. В каждой моей работе есть идея, содержание, а не красота формы. Много таланта надо льва нарисовать? Да не надо талант, чтобы дурак сказал «красиво»!
Про белорусскую школу живописи
Белорусской школы живописи не существует.
Про все искусство я не могу говорить, потому что я мало чего знаю о музыке, театре. В детстве я думал, что белорусскую живопись можно как-то классифицировать. Но чем больше я изучал предмет, читал книги, высказывания деятелей, тем больше понимал, что белорусской школы нет.
Я не нахожу в ней ничего характерного. Видимо, Ващенко более чувственный и утонченный и он эту тонкость белорусской школы более обостренно видит. Поэтому это дает ему основание классифицировать эту школу как белорусскую.
Киевский спуск, Гомель
Школа — это почерк, это стиль. Это нарабатывается столетиями, как менталитет народа. И я такого выработанного характерного отличающегося от всех остальных школ в белорусской школе не обнаруживаю.
Почему можно было Рембрандта называть школой. Школа — это не просто какой-то стиль какого-то мастера. Школа — это правила, которые могут стать фундаментом. Появляются методики обучения. На этих правилах и стандартах строится школа.
И я возвращаюсь на круги своя: простите за неосведомленность, но я не обнаруживаю белорусскую школу.
Про Уитни Хьюстон
Новости я узнаю от людей, из газет, журналов. Есть знакомые, которые пользуются интернетом. Я их расспрашиваю насчет новостей.
Когда жил в Питере в гостинице, я через каждые два часа включал телевизор и смотрел новости. И когда услышал, что умерла Уитни Хьюстон, у меня слезы потекли. А потом через неделю покупаю журнал, а там — Басков о ее смерти. И я второй раз заплакал.
Уитни Хьюстон я посвятил шесть работ. Три из них проданы. Одну из них даже Евтухов похвалил. (Евтухов — белорусский монументалист. Он оформил вокзал, Пионерский скверик.)
Есть две работы про Хьюстон послабее. Они проданы. И три у меня хранятся вместе с остальным конфискованным у меня имуществом. И там у меня есть уникальные фотографии с ее концерта в Москве. На тот момент она еще не была разведена с Бобом, они приезжали всей семей с двумя дочками. Я начал три работы, и если мне их вернут, я продолжу.
Первый раз услышал Хьюстон и сомлел. Она одна из не многих на земле, кто берет четыре октавы. А недавно я слышал, что она даже около пяти брала.
Про общение
Со мной общаются многие люди. Мы не знакомимся даже. Искусство нас роднит, мы о нем и разговариваем.
Меня кроме искусства в жизни ничего бы не интересовало, если бы было, где его делать. Как решить этот вопрос? Это может быть администрация, это может быть спонсор, это может быть складчина.
Посмотреть работы Валерия Викторовича можно в группе в ВК.
У меня нет знакомых, с кем бы я постоянно общался. Если бы была квартира — таких людей было бы больше. Со мной общается в основном молодежь. Со своим возрастом я не общаюсь, только с молодыми. Я и сам думаю по-молодому. А безыдейность стариков мне совсем не интересна.
Мне 62.
С Ващенко я несколько раз общался очень короткое время. Но я чувствовал, что это другой мир. И я его стесняю, ему надо работать. И он не живет в моих полетах. Я еще трепыхаю крыльями. А он хочет сесть и спокойно реализовать идею. Мы понимаем друг друга, но мне сложно с ним общаться. Постоянно с ним общаться — это значит или его обкрадывать, или менять свой мир.
Про недвижимость
У меня никогда не было нигде квартиры. Говорят, что я отказался от квартиры. Эти люди будут и сегодня говорить, что предлагают, а я отказываюсь.
Не надо на примитивный крючок одеваться. Мы не рыбки. Как это они предлагали, если я не взял? Надо не предлагать. Надо дать то, что приемлемо для моей жизни и моего творчества. Предложить могли бы и сарай в деревне. И я бы пошел, если бы он был моей собственностью. А то меня селят, чтобы через месяц обмануть и выкинуть на снег снова.
Не ищите дураков и не говорите, что человеку нравится на снегу и он отказывается от квартиры. Значит в той квартире смерть. И она скорее, чем на снегу.
Давать нужно приемлемое для человека и творчества. «Мы его селили, а он отказался!» Чайковский бы не отказался с зэками жить? Они без наркотиков не могут. А для меня — это смерть.
В Ленинграде уходили все деньги, которые я зарабатывал. Я привез сюда всего ничего. Хотел купить домик. А тут не продают за такие деньги домики.
Про мечты
Мечтаю тысяч за 20—30 купить хатку, из которой не выгнали бы меня. Да натопить печку, белье постирать и высушить. А то вот дожди пойдут и негде будет сушить белье.
Вот я завтра в баню иду, последний чистый комплект надеваю. А будет хатка — повесил веревочку в избе и суши. Залез на печку — и грейся. Не то что на цементе и картонке.
